…и не было ничего. Не было ни света, ни тьмы, не было никаких тоннелей. Не было полета, не было никаких звуков. И не было ничего. НИ-ЧЕ-ГО!
Я даже не знаю, был ли я. Не знаю, стоял ли я, или лежал.
Нет, я все-таки был, раз я видел эту пустоту. Ха, здорово сказал – "видел пустоту"… и слышал тишину.
А еще работала мысль. Словно сигнальный огонек, в глубине мозга била мысль. Как фильм на видеомагнитофоне, я стал откручивать события назад, виток за витком, мгновенье за мгновением.
И был взрыв. И меня, сидевшего на крыше
БТРа, швырнуло в небо. Как в замедленной съемке, я плавно взлетел, оторвавшись от раскаленной брони, словно Икар, направлявшийся к солнцу. Мимо, так же медленно, словно нехотя, как рой пчел, летели осколки, и я их видел. Они так же злобно жужжали, как будто хотели напугать меня. Они летели и жалили, кусали мое парящее в воздухе тело. А я смотрел вниз и видел, как языки пламени облизывали БТР. Я видел, как на четвереньках, волоча ногу, отползал от горящей машины окровавленный Сережка, мой "ледчик-подводник", лучший водила батальона.
Я летел целую вечность, медленно переворачиваясь в воздухе. Это было странно, но лететь мне нравилось, и падать совсем не хотелось. Не было боли от жалящих осколков, не чувствовался жар пылающей железной коробки. Это поразительно, но мне было хорошо, спокойно и легко.
— Сережка-а-а-а!!! Не уходи, слышишь! Серега, дыши! Дыши, черт тебя дери! Дыши, падла, ты мне нужен живым, Сережка. Я тебя дотащу, молчи. Мы доползем… Эти гады стреляют с двух сторон, а крутые боятся оторвать свои откормленные задницы, прячась за броню. И не смотри на меня так – от моей вообще ничего не осталось.
Мать твою, мать, мать, мать!!! Ты слышишь меня? Говори со мной! Не молчи! Не закрывай глаза. Стой! Не уходи. — А-А-А-А-А-А-А-А-А…..
Ты слышишь это? Лязг… металла об металл. Глухой стук, металла об землю: — м-м-м-м-м-м-м, Аминь! И нет больше человечка.
"Страна войны. Красивый горный тихий край. Приказ простой: " Иди вперед и умирай." Но как же так, ведь на земле весна давно А сердце лишь тоской и горечью полно."
Уфф. Накатило. Все нормально. Это внутри меня. Ты этого не увидишь. Не услышишь рассказа о том, что там было. Почему? Да, зачем такому прелестному созданию головная боль? Малыш, ты только не обижайся… Я расскажу… когда придет время. Ад? Рай? Нет, это просто моя жизнь. И мои сны. Я всегда говорю, что не помню их потому, что не хочу помнить. Но я помню… помню даже тяжесть того графина в руке. Помню слезы матерей – его и моей. Помню их слова – его и моей. "Я знала, что так будет! Ну как ты мог, сынок!"
Кому нужны мои сны? Мне самому страшно их видеть, но под подушкой нет пульта…
Я мечтал осчастливить весь мир, но, как у Икара – сил хватило только чтобы подняться. А потом упал и бьюсь, как перевернутая на спину черепаха. Хочется и не можется.
Не обещай мне ничего. Луну? Море? Это у меня есть. Безумные прогулки по золотистому песку? Мне этого не хочется. Вечную любовь? А кто тебе сказал, что такое бывает? Не обещай, не надо — я слышал очень много обещаний. Пожалуйста, не будь такой, как все. Не обещай мне… райское наслаждение? А ты когда-нибудь была в раю? В моем раю? Ты так мало про меня знаешь. Мой рай не такой, как у всех.
Мой рай… Мой ад… Иногда я и сам путаю их. Не пугайся. Просто ты очень-очень многого не знаешь. Не знаешь, как иногда я вскакиваю с постели в холодном поту. Что мне снится? Это не сон. Это смерть. Моя смерть. Она ходит за мной уже давно, она не смогла забрать меня тогда. Она забрала другого, стоящего рядом человека. Теперь она ищет меня. Слышишь? Выстрелы. Видишь меня?
И вдруг ревом вертолетного двигателя в меня ворвалась жизнь и принесла с собой боль. Я лежал на подвесной койке в стальном брюхе летающего кита, рядом с десятком таких же, как и я, воющих от боли, молчащих от потери сознания, израненных телом и душой. Мимо меня пробежал санитар, и увидев мои открытые глаза, позвал старшего. Не буду передавать их разговор… Я знаками попросил перевернуть меня на живот. Старший кивнул утвердительно, и санитар рывком перевернул меня с израненной спины на живот. Где-то в позвоночнике стрельнул болевой импульс, и я снова провалился в пустоту.
Я открыл глаза и огляделся. Река неспешно катила золотистые волны. Зеленая трава доходила до самой воды. Не было солнца, но небо светилось нежно-алыми переливами. Не было деревьев, но изумрудные травы простирались до самого горизонта, до которого было рукой подать.
Рядом со мной на качелях катался белокурый мальчик с черными, как уголь глазами. Чуть поскрипывали уключины, но я понимал, что скрип этот не настоящий. Здесь не может скрипеть. Здесь не может быть плохо. — Мне туда? – спросил я мальчика, когда догадался, кто передо мной. — Это зависит от тебя – ответил он, и мне показалось, что он улыбнулся самым краешком губ. — Я должен выбрать? — Ты можешь выбрать! А можешь и не выбирать… — Здесь демократия? – попытался улыбнуться я. — Здесь соблюдаются правила – совершенно серьезно ответил он. — А кто устанавливает правила? — У тебя есть право задать мне только два вопроса. На них ты получишь ответы. – ответил черноглазый мальчик. – Все остальное решаю не я. Только ты сам!
Я задумался. Это сложно. Сложно задать два вопроса и получить два ответа. Но малыш величественным жестом руки показал мне, что я могу не торопиться… И я думал
Наконец я встал, широко расставив ноги, словно собирался петь гимн. Видимо это действительно выглядело смешно – мальчишка заулыбался, стеснительно прикрыв улыбку ладошкой. — Бог есть? – спросил я охрипшим от волнения голосом. — Есть! Но это совсем не то, что вы, люди, называете Богом. Вы верите в придуманную вами сказку. Но это не важно – главное не Бог, а вера! – он отвечал твердо, словно школьник, вызубривший урок. — Ад, рай… все это есть? – задал я второй вопрос почти шепотом. — Есть! Но и это совсем не то, что вы придумали…. – он посмотрел на меня, и я понял, что он хитро выжидает, что я задам третий вопрос. Я молчал. Он молчал. Долго. — Ладно – не выдержал он – ты помнишь лучший день своей жизни? — Да, конечно помню – я прикрыл глаза в сладкой истоме воспоминаний. — Вот это и есть рай… ты каждый день будешь просыпаться в свой лучший день. И каждый вечер будешь засыпать, чтобы снова проснуться в лучший день. Я молчал. Он молчал и хитро смотрел, выжидая. — А ты помнишь самый худший день своей жизни?- спросил он, продолжая. — Это и есть ад. Каждое утро просыпаться в свой худший день. И разница между адом и раем в том, что в аду ты всегда знаешь, что было вчера и что будет завтра.
Я не знаю, был ли я удивлен… Просто теперь я знал. И, наверно, уже не боялся… Поэтому спокойно направился к реке. — Ты принял решение? – спросил мальчик — А разве это я его должен принимать? — Конечно, — рассмеялся он – это же твоя жизнь! — И если я захочу вернуться… — То ты вернешься! – он уже не улыбался и был совершенно серьезным.- — Я возвращаюсь! – оторвавшись от золотистого потока ответил я ему. – Я…
… блииин, как же больно!!! Сквозь заложенные болью уши доносился шум мотора и чьи-то стоны. — Ну что, боец, очнулся? Молодец! Сейчас сядем и наши слесаря соберут тебя по винтику…. И я уже снова ушел куда-то…. Но на этот раз не так далеко. Вдали я уже был!
Kommentare