Моим первым экскурсоводом по Тель-Авиву был старый фотограф дядя Миша. Старый – и как Миша и как фотограф. Бывший одессит, ныне проживавший на улице Ха-Яркон, в ветхом доме с видом на море. Хотя, если быть совсем честным, на море в квартире дяди Миши выходила только кухня. Стол, застеленный клеенкой со следами чайника и сигарет и все остальное на расстоянии вытянутой руки – чтобы не вставать. Как там… в детстве.
— Это тебе не Молдавия, – говорил мне дядя Миша, — в Израиле вино или дорогое или дерьмовое. И мы отправлялись в очередной бар, где в лучшем случае был Хайнекен. Ах да, тогда еще в израильских пабах было американское пиво Миллер, в золотых баночках.
В пабе дядя Миша прежде всего знакомил с официантками. Дядя Миша жил другими реалиями, другим временем, поэтому утверждал, что в пабе главный человек именно официантка. Он объяснял, что когда денег – эта принесет пиво бесплатно, а эта – в долг. Этой долг возвращать обязательно, а этой – вовсе не обязательно. У этой можно попросить не только пиво, но и ужин, а у этой не только ужин, но и… Но это уже не имеет отношения к нашей истории.
Дядю Мишу знали все! Ладно бы официантки, его знали вышибалы, хозяева, завсегдатаи. “Дядя Миша” – так его и звали. И на иврите и даже ООНовские офицеры на английском.
— Дядя Миша, – спрашивал я его, – откуда тебя все знают?
— Эх, пацан, когда ты любишь то, что делаешь, и делаешь то, что делаешь – тебя знают все!
Потом, когда дядя Миша умер, я предложил его племяннице (самой близкой родственнице) написать эти слова на его надгробии. Она мне ответила, что я… не прав. Нас тогда, на шиве, было несколько его знакомых. Вы знаете, как это бывает, пока человек жив – его знает миллион людей, а умрет, и помянуть некому. Но, что это я о грустном.
Так вот. Не только во всех пабах знали дядю Мишу, но и он знал все пабы. Смеясь, он мне часто говорил, что очень жалеет, что не придумали очки для ног. Очки на глазах позволяли ему и смотреть и видеть. А вот ноги… Так вот если бы ноги позволяли ему больше, он бы обязательно устроил мне экскурсию по тель-авивским пабам. Во время наших нечастых встреч мы посещали один-два, но если верить дяде Мише, в молодости он был” о-го-го” и за вечер обходил десяток!
— Дядь Миш, чтож тебе в одном-то не сиделось?
— Эх, пацан, разве можно всю жизнь с одной женщиной прожить?
“Эх, пацан” – это было стандартное обращение дяди Миши к любому представителю мужского пола, независимо от возраста и языка. Зато в зависимости от количества им выпитого, это обращение могло распространяться и на женский пол тоже.
В этом пабе пиво разбавляют, – говорил мне он. И я верил. А в этом — масло в чипсах меняют только раз в неделю. И я верил. Здесь – фалафель лучше, чем у арабов, говорил он. и я верил. Вообще – невозможно было не верить дяде Мише. Он говорил с такой уверенностью, и так по-детски обижался, когда его сентенции подвергались хотя бы легкому сомнению, что я давно привык ему верить. так было проще… и интереснее.
В один из дней мы с дядей Мишей бродили по Флорентину. (дядя Миша вместо “бродили” говорил “бордили” . Бродит вино, смеялся он, а мы – борделим!). Он щелкал своей Лейкой, смеялся, шутил с прохожими, обещая им снимок через пять секунд. Потом объяснял, что он сделал за пять секунд, а вот фотография будет через день. Мы долго ходили какими-то переулками, закоулками. Дядя Миша и здесь всех знал. Вдруг мы оказались перед ступеньками полицейского участка. Я остановился, но он уверенно потянул меня внутрь. Я уже знал, что дядя Миша откровенно недолюбливает полицейских, а тут сам пришел…
-Зачем мы тут? – спросил я.
— Сейчас узнаешь, а пока… туалет у них тут чистый!
Это был весомый довод, в начале девяностых чистый туалет, да и вообще туалет во Флорентине был редкостью.
Мы… ну вы понимаете. И вот мы вновь вышли на улицу (хотя и здесь его знали, с ним заговаривали. смеялись) и дядя Миша, протянув руку вперед, как Ленин, гордо сказал мне:” Смотри!”
Прямо передо мной, на противоположной стороне улицы на вывеске было написано “Кибенимать!” На иврите, конечно. Я в недоумении посмотрел на дядю Мишу, а он расхохотался так гордо, как будто он сам, послал по указанному на вывеске адресу тель-авивскую полицию, целиком и каждого в отдельности.
Дядя Миша привел меня к легендарному пабу на улице “Саломе”, который именно так и назывался. “Кибенимать!” Хотя и без восклицательного знака.
Мы перешли дорогу и зашли в паб. “Роза, посмотри какого красавца я привел”, – крикнул дядя Миша куда в сиреневый сумрак. Это он обо мне, ну…вы поняли, да?
И из прокуренных внутренностей паба вдруг вышла, нет…выплыла Роза! Вы когда-нибудь видели ялик? Это такая маленькая лодочка. А крейсер вы видели? Огромный грозный боевой корабль. Так вот Роза выплыла. Как грозный боевой крейсер среди дачных яликов. В каждой руке она держала по штук пять пивных бокалов. Полных! В углу рта у нее дымился “Ноблес”.
— Что, старый козел, еще одного дармоеда привел?
— Сама ты старая баржа, наш парень, одессит. Инженер!
Я понимал, что их перебранка – часть дружеского ритуала, скорее дань традиции. И даже из этих слов было понятно, что Роза очень тепло относится к дяде Мише, а он – аналогично к ней.
мы сели у бара, дядя Миша пошел о чем то поговорить с барменом, потом еще с какими-то людьми. Возле меня из ниоткуда возник бокал пива. Стоило мне взять его в руки, как с громким стуком по стойке бара рядом со мной ударило мокрое полотенце. Я обернулся – сзади стоял “грозный крейсер”. Роза сверкала глазами страшнее, чем башенное орудие. Она выплеснула залп гнева на смеси арабского и русского мата, настолько многоэтажного, что надпись над входом показалась мне высоколитературным выражением. Но я понял, что я причислен Розой к какому-то таинственному сообществу под названием “МОИ ГОСТИ”, и что пиво мне полагается из другого крана и в другом бокале. А еду она принесет сама.
Паб этот был маленьким, грязным и совсем неуютным. Но у него было две достопримечательности – название и Роза. Никто не знал, откуда взялось название, никто не знал, откуда взялась Роза.
Больше я никогда туда не заходил. Хотя мимо проходил или проезжал довольно часто. Не хотелось мне в этот паб. Я показывал друзьям эту вывеску, рассказывал о Розе, но стойкий запах плохого пива, старого прожаренного масла и… ну вы знаете, как пахнет за углом паба… это амбре навсегда отбило у меня охоту посещать это необычное место.
Когда я пришел в дом на улице Ха-Яркон, во время шивы по дяде Мише, я встретил там Розу. Она меня не узнала, но я напомнил. “А, инженер"? у нее это звучала не так тепло и гордо, как у дяди Миши.
Племянница налила в рюмки водку, разрезала кекс.
Роза отодвинула рюмку и сама налила себе полный пластиковый стакан. Выпила, не притронувшись к кексу. Закурила. Молча докурив свой вонючий “Ноблес”, она встала и пошла к выходу. И уже в дверях, одевая свои туфли сорок большого размера, они тихо сказала:” Вот и он… Уже все, почти… А я на десять лет его старше! Одна… Никого…!”
Она громко хлопнула дверью. А я обвел взглядом стены, прощаясь с фотографиями, которыми они были обклеены. Я знал, что больше никогда их не увижу.
Дяди Миши больше нет. Но он оставил мне огромное наследство. Очень дорогое. Миллионы, или миллиарды.
Он оставил мне Тель-Авив!
Comments