… на Дизенгоф надо слушать. Наблюдать, смотреть, и обязательно слушать. Это особая улица, особый мир. Здесь совершенно другой Тель-Авив. Пятница, утро. Я сижу в обычном кафе, рядом с театром «Лисин» и вслушиваюсь в город. Здесь, на Дизенгоф, время остановилось. Два старика, сидящие за соседним столиком, беседуют о итальянских бомбах, вспоминают пожар в здании «ЦИМ» в 1966-м, так, как будто это было только вчера и там все еще дымятся остатки строений. Тут же, строя карту из пакетиков сахара, один из них рассказывает второму, что «между Иегуда Халеви и Дизенгоф» в третьем доме справа в подвале он нашел свой первый велосипед и катал на нем свою первую девушку, как «две капли воды» похожую на легендарную тель-авивскую красавицу Лидию Роках. Глотнув кофе, они переключаются с романтики на войну, и тут уже второй старик – «герой романа». Он рассказывает о том, как в 14 лет сел за руль грузовика, возившего хлеб из Яффо в Иерусалим во время войны за освобождение. Ниточки воспоминаний медленно плетутся одна за одной… кофе давно остыл, но они пришли сюда не ради кофе. Здесь для них все еще 49-й год. Здесь они молоды, курчавы и черноволосы, не дрожат руки, не щурятся глаза и девушки еще обращают на них внимание. Молодой человек за столиком напротив давно отложил в сторону газету с экономическими новостями. И ему, как мне, интересно послушать, окунуться в ту атмосферу, когда с неба падали итальянские бомбы, и ревели не автобусы, а египетские самолеты. А старики, словно заметив, что их слушают, говорят еще громче. Это нам, молодым, это в диковинку, и они уже сотни раз слышали друг от друга эти рассказы. Перейдя на минуту на идиш, они «снижают громкость», уверенные, что их никто не понимает, обменявшись вопросами о здоровье жен, они снова переходят на громкий иврит. — Да, раньше барабуния была больше и вкуснее! — Я помню. Бабушка Влацека жарила их прямо на улице на примусе. (Слово «примус» звучит по-русски, так тепло и знакомо, что я неожиданно чувствую себя причастным к барабунии, бабушке Влацека и те далекие годы стоновятся еще ближе) — Смотри, смотри, у этой «мейдале» (девочки) брюки сейчас совсем упадут. — Ха, не упадут, ты посмотри какие у нее «пульки» (бедра). Там и остановятся, — довольные своей шуткой, они долго смеются, кашляют, снова пьют остывший кофе, провожая взглядом крутобедрую брюнетку. Возникает пауза, в глазах стариков появляется налет грусти и я прекрасно понимаю, о чем они сейчас думают. Вспоминается известное стихотворение Эдуарда Асадова «В землянке» Приходит официантка и привычным движением меняет пепельницу на моем столе – старики, видя это, смеются. В отличии от официантки они видят, что я курю трубку и снова переходят на идиш. Понимая их через слово, я все-таки догадываюсь, что теперь речь идет обо мне – компьютер и на идише называется компьютером. Несколько фраз о том, что же я делаю с компьютером в кафе, и снова пауза, и потом снова воспоминания. Поговорив немного о том, что и армия теперь не такая, как раньше, и молодежь не такая…. и все теперь быстрее, машины, дела, отношения и даже интернет. Я знаком подзываю официантку, не желая мешать этим воспоминаниям, расчитываюсь и выхожу на шумную Дизенгоф. У меня есть еще полчаса, погулять, понаблюдать, «леиздангеф», как говорят те, кто проводит свою жизнь на этой улице, самой тель-авивской улице Тель-Авива.
top of page
Поиск
bottom of page
Comments