как я был музыкантом

Он играет на похоронах и танцах Вся наша жизнь одно из двух

(А. Макаревич-А. Кутиков)

Мы вместе с птицами в небо уносимся. Мы вместе с звездами падаем. падаем вниз.

(Ю. Антонов)

Часть 1. Мы вместе с птицами в небо уносимся.

А еще я играл на похоронах. «Похоронный оркестр» — это высший пилотаж лабухов. (Лабух - музыкант играющий в ресторанах, на свадьбах, на похоронах и.т.д.). Играть на похоронах это как вслепую ходить по минному полю. Шаг влево, шаг вправо – ты «мертв». То есть если ты ошибся, то в лучшем случае тебя выгонят, а в худшем – сначала побьют, и потом выгонят.

Как это началось – уже и не помню. Какой-то коллектив не смог «освоить взятые на себя обязательства», скорее всего по причине запоя, и нам предложили «отработать». Похороны должны были состояться где-то в полдень. Но мы не знали, что именно играть, и, что самое страшное, у нас не было подходящих инструментов. Потому как, вы и сами понимаете, что играть на гитаре во время похорон еще можно, но синтезатор (или, как тогда называли этот инструмент – ионика) или бас-гитара там неуместны, ибо электрические.

На помощь пришел наш самый преданный друг и поклонник – сторож на заводе, в зале которого мы репетировали. На заводе, как и на большинстве предприятий советского союза, был хор и духовой оркестр. И за скромную плату в твердой (жидкой) валюте в размере трех бутылок водки, инструменты духового оркестра на один день стали нашими, под страшные клятвы вернуть в целости и сохранности.

Сидя на крыше актового зала, мы подвели итог утра. Нас четверо, что уже не плохо. Плохо, если в похоронном оркестре людей больше, чем сопровождающих покойного. Оставалось решить, кто на чем будет играть. Наш клавишник не играл ни на чем, кроме клавиш. Поэтому, к моему большому сожалению, аккордеон был отдан ему. Барабанщик вспомнил, что в молодости играл на трубе в пионерском оркестре. Ему повезло, что молодость еще не закончилась. Саша, наш гитарист, сказал, что гитара везде гитара, и он не будет ее ни на что менять. Просто вместо электрической у него будет акустическая. Ребята посмотрели на меня, я посмотрел на ребят, тяжело вздохнул, стал подгонять под себя ремень большого барабана. Когда я его одел на себя, парни от смеха чуть не упали с крыши.

Если с бас-гитарой моя фигура напоминала цифру «семь», то с большим барабаном я был повышен в звании до «десятки», то есть, ноль с палочкой! Все мои мечты о том, что я, наконец-то, смогу «вжарить соло» на аккордеоне, на котором я играл совсем неплохо, были похоронены раньше, чем похоронили нашего первого покойника. Я смирился с неизбежным, мы допили пиво и пошли репетировать. До работы (до похорон) оставалось три часа.

Мы взяли нотный лист и начали на нем записывать... Нет, не ноты – мелодии. Под номером 1 сразу появился Шопен. За все года никто не придумал ничего более трагичного. На этом наш опыт закончился. «Что еще?» - прозвучал в тишине вопрос.

Кто-то задел стоявшую на полу недопитую бутылку пива, и она покатилась по бетону, булькая разливающимся «жигулевским». Этот звук нам что-то напомнил, и аккордеон, скрипнув своими мехами, отплевывая скопившуюся внутри пыль, заиграл «Вы жертвою пали...» Нет, не сам, конечно, заиграл. Наш клавишник на нам играл, а мелодия была на слуху – время-то было самое что ни на есть советское. Так в нашем репертуарном списке появилась вторая строчка.

Из всей нашей четверки я был наименее музыкальным. Поэтому просто встал и начал ходить по комнате. На стене висела радиоточка (даже не знаю, как объяснить, что это за чудо советской технологии радиовещания). Я включил ее и оттуда полилась песня. Юрий Антонов пел свой хит «Жизнь». В моем рассудке, слегка замутненным утренним пивом на голодный желудок, эта песня зазвучала в три раза медленнее, и я понял – у нас есть третья строчка. Главное, не пытаться петь:

Жизнь играет с нами в прятки,

Да и нет - слова загадки. Этот мир, этот мир, дивный мир. Время разлучает часто

С теми, кто нам дарит счастье. Это жизнь, это жизнь. наша жизнь. Мы вместе с птицами в небо уносимся. Мы вместе с звездами падаем, падаем вниз. Любим, верим, грустим, ошибаемся. В сердце бережно память о прошлом храним.

Тут возник недолгий спор, потому что кому-то из нас слова показались вполне подходящими для похорон, тем более что мы поющий ансамбль. Но время поджимало, и мы быстренько «разложили» мелодию. Гениальность композитора Антонова еще и в том, что его мелодии очень легки, воистину народные.

Далее, мы добавили какую-то арию из «Турандот» (кажется «Все спят»), чисто по названию, потому что понимали, что на похоронах можно играть все... Все, кроме «Позови меня с собой», но тогда этой песни еще не было. И поэтому можно было:»Любим, верим, грустим, ошибаемся. В сердце бережно память о прошлом храним!»

В назначенное время за нами пришел транспорт. Транспорт! Это был автомобиль «москвич» под народным названием «пирожок». Он был 2-местным, с будкой, в которой не было ни окон, ни скамеек. Заботливый водитель пробил несколько отверстий для вентиляции над дверями, а таких слов как «автомобильный кондиционер» в то время просто не существовало. Кондиционеров в советских машинах тоже не существовало. Мне повезло... «Мой» барабан не поместился в эту будку, и мы привязали его к крыше, поэтому я сел в кабину с водителем, придерживая веревки, которыми был привязан «мой инструмент». Ребята были вынуждены затолкаться в будку. Хорошо, что ехать было недолго - они дольше вылезали из будки, разминая сжатые конечности.

- я вспомнил «Лакримозу», - сказал наш клавишник, доставая из будки аккордеон – подхватишь, там не сложно!

- лакри...что? – переспросил я, так как не слышал, о чем они в будке говорили по дороге.

- долго объяснять, - отмахнулся он от меня.

- так, играем в таком порядке, - прервал наш разговор Саша, - Шопен, «Вы жертвою пали», Шопен, «В сердце бережно храним», Шопен, Лакримоза, Шопен!

И мы, на ходу одевая инструменты, двинулись к стоящим у входа на кладбище родственникам и друзьям покойного.

Тут я должен сделать лирическое отступление. Или, как это называют образованные музыканты – шпрезгезанг. Это такие короткие рассказы во время песни, в стиле Тома Уэйтса...

К этому времени у нас уже был некоторый опыт. Мы отыграли с десяток свадеб, и, хотя там не все проходило гладко (один раз нас даже побили слегка, но это отдельная история), мы все-таки считали себя опытными лабухами. Наивные. Молодость и наглость тогда заменяли нам мудрость и опыт. Молодость прошла, мудрость так и не пришла, но мы ведь не об этом. Мы о прошлом...

Итак, на негнущихся от волнения или от сидения в будке ногах, мы подошли к процессии. От группы отделился мужчина, который обмахиваясь газетой, подошел к нам.

- хлопчики, вы уж постарайтесь, - сказал он таким голосом, что нам сразу стало понятно – никакой он не родственник, а просто «тамада на свадьбе».

- мы постараемся!

— вот и отлично! Я подам знак, когда начинать! – с этими словами он вернулся к скорбящим.

Какой знак? Как он его подаст? Вопросов было много. Но скорбящие скорбели от души и уже достали бутыль с вином, несколько стаканов и начали.. просто начали. И в этот момент Саша, наш гитарист и солист в одном лице, согнулся пополам – его тошнило. Как потом выяснилось – его укачало еще в душной будке «Москвича». А тут, волнение, да еще и кладбище, и вид пьющих людей. Саше стало плохо. Он всунул гитару в руки нашему «горнисту»-барабанщику и отбежал в кусты. Его побег не остался незамеченным «тамадой».

- что это с ним? Он боится кладбищ? — грозно спросил «тамада».

- его укачало в машине, сейчас все пройдет, - заверили мы, хотя на самом деле допускали и второй вариант.

«Тамада» отошел к скорбящим и вскоре вернулся со стаканом вина. Молча протянув его вернувшемуся Саше, он всем своим видом показал, что отказа не примет. Саша «глотнул» стакан залпом. Его слегка передернуло, знаете, как это бывает, когда алкоголь «не туда» пошел, но на «тамаду» это впечатления ни произвело, и он налил Саше еще один стакан. Саша выпил.

Через пару минут процессия двинулась. Мы не очень понимали, где именно мы должны идти – впереди или позади колонны? Впереди логично, но мы не знаем, где именно будет похоронен усопший. Позади? На кладбище узкие дорожки, и мы будем далеко от «эпицентра». Кто-то, кажется наш клавишник, предложил идти по параллельной дорожке. Перепрыгнув через несколько могли, мы пошли... Тамада махнул сжатой в руке шляпой, и мы заиграли Шопена. Тот час от процессии отделилось несколько человек и, тоже перепрыгнув через могилы, пошли вместе с нами.

Шопен на гитаре, под аккомпанемент аккордеона и трубы, исполняемый на кладбище – такого они еще не слышали. А мы, которые «работали» свои первые похороны, не знали, что на кладбище всегда есть профессионалы. Это люди, которые любят послушать «Похоронный марш», поесть и выпить за усопшего. Они всегда дружелюбны, готовы помочь понести что-то, даже тело, взмахнуть пару раз лопатой, и достать из кармана запасной стакан или штопор. Вот именно такая группа к нам и присоединилась. Ну, или часть из них были именно такими «проффи». Поэтому через несколько шагов им уже поднесли бутылку водки и булочки. Они налили и нам, совсем немного. И Саше налили. Совсем немного. Они же не знали, что сначала Сашу укачало в будке, а потом он выпил два полных стакана хорошего домашнего вина.

На повороте Саша пальцами показал цифру «2», и мы заиграли «Вы жертвою пали...» ибо именно эта песня у нас в списке шла под вторым номером. «Жертвы падали» до следующего поворота дорожки, и я видел, что Сашу пошатывает. Но снова повернув, он уверенно показал один палец. И мы заиграли Шопена. Так, вместе с Шопеном, мы и пришли к месту погребения.

Я пропущу эту грустную часть, ибо там были речи, слезы, прощания. Наконец работники кладбища, под трагические вопли вдовы, заколотили гроб, и его начали опускать в могилу. «Тамада» снова махнул шляпой, мы посмотрели на Сашу, и он показал три пальца. Над кладбищем полилась замедленная версия песни «Жизнь» эстрадного композитора Юрия Антонова. Наш клавишник шепнул мне на ухо:» Символичное название песни для похорон!» И в этот момент Саша, продолжая играть на своей гитаре, тихо запел: «Мы вместе с птицами в небо уносимся. Мы вместе с звездами падаем, падаем вниз!» Он пел очень тихо, но и на кладбище, кроме стонов вдовы, никаких звуков слышно не было. Гроб опустился в могилу как раз на словах: «Любим, верим, грустим, ошибаемся. В сердце бережно память о прошлом храним!» Саша был пьян! И он это чувствовал, как человек, который пил не часто. Он старался тщательно выговаривать слова и поэтому пение его было прерывистым, с запинками, скорее напоминало речитатив.

«Любим, верим, грустим, ошибаемся. В сердце бережно память о прошлом храним» - на этих словах даже вдова обратила внимание на Сашу, и, вытерев свои слезы скомканным платком, подошла и обняла его. Она не была знакома с творчеством Юрия Антонова, и решила, что эти слова – «...в сердце бережно память о прошлом храним» Саша произнес от своего чистого сердца. Но самое страшное было не это. Видимо вдова как то сильно обняла Сашу, и мы увидели, что у него закатились глаза, он икнул, еще раз икнул и... это было близко, но первым сориентировался наш горнист-барабанщик. Сообразив, что вино, которое Саша уже выпил, просится назад, он просто выхватил у кого-то из родственников стакан вина и влил в Сашу. Клин клином!

Вдова, увидев, что Саша пьет за ее только что похороненного мужа, зарыдала на груди у музыканта. В это время Саша что-то попытался сказать, промычал и показал на пальцах цифру «1». Мы снова заиграли Шопена, но в этот раз уже без гитары. Саша был занят! И на нем лежала безутешная вдова.

Часть 2. Мы вместе с звездами падаем, падаем вниз!

Итак, безутешная вдова рыдала на груди у гитариста Саши, а Саша был пьян и его тошнило. Рядом засыпали землей гроб свежезахоронненого супруга, и эта неустойчивая во всех смыслах пара покачивалась в опасной близости от могилы.

Шпрезгезанг: Вы когда-нибудь видели, как танцуют танго «милонгеро»? Милонгеро – это очень особый вид танго, танцоры практически стоят на месте, покачиваясь и перенося свой вес на партнера. Это очень красивый танец, и очень необычный.

Ни Саша, ни его неожиданная партнерша по «танцу» не знали, что они танцуют танго-милонгеро. Они даже такого слова не знали. (Я тоже не знал). Но амплитуда их раскачиваний увеличивалась, и вскоре произошло то, что должно было произойти – Саша сделал шаг вперед. И если вы все-таки видели, как танцуют танго, то понимаете, что произошло далее. Саша сделал шаг вперед, его «партнерша» сделала шаг назад. Оставшись без опоры, Саша сделал еще один шаг вперед, и вдова сделала еще один шаг назад. Так, танцуя свой танец-милонгеро, они за 2-3 секунды приблизились к краю могилы, где еще не успели засыпать гроб с усопшим. Я увидел, что эту странную пару от края могилы отделяет всего полшага. Вдова стояла спиной, а Саша ничего не видел. Наш «оркестр» продолжал играть Шопена, только Сашина гитара издавала жалобные стоны, когда пуговицы на блузе вдовы, задевали струны.

Еще раз, представьте себе, что весь танец, который в прочтении занимает несколько минут, там, на кладбище, длился не более нескольких секунд. Никто из присутствующих ничего не успел предпринять, тем более, что когда рабочие начали засыпать гроб, часть скорбящих отошли от могилы, чтобы им не мешать. И когда филейная часть вдовы нависла над могилой, один из рабочих, скорее всего инстинктивно, поднял свою лопату, и... подхватил вдову на плоскую часть лопаты. Удержать ее он, конечно, не мог, и просто толкнул ее лопатой в противоположную от могилы сторону. Надо было что-то делать, но я был в нескольких шагах, а мои коллеги этот странный «танец» не видели. И тогда я изо всех сил бахнул колотушкой по своему барабану.

Шпрехгезанг: В большой барабан, иногда называемый «янычарским» или «турецким», бьют не барабанными палочками, а специальной колотушкой, с мягкой фетровой головкой. От меня не требовалось виртуозное владение этим инструментом, я лишь должен был задавать ритм. Почти то же самое, что я делал в другое время на своей бас-гитаре. Но гитара была моей, я ее любил и знал все ее особенности, все ее царапинки. Барабан был чужим. Я умел играть на ударных, но барабан был чужим. И я не знал, что колотушка – разборная. То есть та самая фетровая головка, оказывается, на ручку прикручивается. Видимо, хозяин «янычарского» барабана это знал, и, наверно, проверял ее регулярно. Я – не знал. Так бывает...

И вот в тот момент, когда я изо всех сил бахнул колотушкой в барабан, произошло две вещи. Во-первых, Саша «проснулся». Как и положено хорошему музыканту, когда он услышал неправильный звук, он пришел в себя, подхватил летящую от толчка лопатой вдову прямо на свою гитару, и даже удержался на ногах. Но это лишь, во-первых. Во-вторых, от сильного замаха (от моего сильного замаха) головка, которая не была хорошо закручена, слетела с ручки и полетела в свободный полет. Ее полет был недолог – пролетев несколько метров, она попадает в затылок рабочего кладбища, который все еще засыпал могилу.

Еще раз – все это происходит в течение нескольких секунд, в течение которых никто ничего не понимает и не успевает предпринять. Наш горнист-барабанщик Петя, не отрываясь от трубы, пытается сдержать смех, и поэтому в трубе раздается странный звук. Рабочий, не понимая, кто его стукнул, во весь голос объяснил присутствующим, в какие половые отношения он сейчас вступит со всеми, начиная от покойного и кончая собственной лопатой.

Положение спас наш клавишник, который переключив на аккордеоне регистр на звук органа (на хороших аккордеонах есть такая возможность), начал играть «Лакримозу». Поддержать я не мог – мне нечем было бить в барабан. Петя давился от смеха, а любимая гитара Саши треснула. Над кладбищем неслась «Лакримоза» и мат рабочего. Классическая музыка победила классический мат.

В могилу никто не упал. Похороны закончились без приключений, а нам заплатили на 10 рублей больше обещанного. Мы были уверены, что эта десятка была от вдовы, потому что мы точно понимали – ее давно никто не «танцевал» и не обнимал!

Нас не побили. У нас появился опыт. Но самое главное, что мы поняли в тот день – пить на похоронах нельзя. Пусть там пьют все, даже покойник, но музыкантам пить нельзя.