аждый раз, когда я приходил в гости к дяде Мише, я впоминал старый анекдот про женскую баню. Он жил в трехэтажном доме на углу улиц Ха-Яркон и Даниель. В трех шагах от моря. Но его квартира была самая дешевая в этом доме. Море было видно только из окна кухни, да и то, если высунуться из него по пояс.
Кухня дяди Миши была мало похожа на кухню обычной израильской семьи. Из обычных кухонных предметов там только стол. Точнее – «стол». Это была снятая с петель дверь из цельного дерева с ручком и небольшим окном. Дверь лежала на каких-то деревянных козлах, а на проволочных крючках на ручке весели штопор, открывалка для бутылок, несколько ножей разных размеров и еще какие-то кухонные инструменты.
Рядом с этим импровизированным столом на табурете стоял фотоувеличитель, и здесь сходство с кухней уже заканчивалось. Небольшой холодильник стоял в коридоре, а газовая плита стояла в комнате, на подоконнике странного окна, выходившего на балкон. Окно это всегда было открыто, поэтому готовить хозяин мог и находясь в комнате и находясь на балконе. Да, стульев на кухне не было. И если мы садились выпить на кухне, то несли стулья из комнаты. Стульев в квартире было четыре. Один, которому на вид было полтыщи лет, стоял на балконе. В балконную дверь он не проходил, так что, скорее всего, его просто подняли с улицы на веревках. Этот стул трогать запрещалось. И когда я выходил покурить на балкон, дядя Миша украдкой выглядывал – не сел ли я на его стул.
В комнате не курили. И, что очень важно, не пили. Пили на кухне, на балконе, у соседей.
Соседи… Соседи у такого человека были ему подстать. Еще одна квартира на третьем этаже постоянно сдавалась. Там жили разные люди, но, судя по устоявшемуся запаху марихуаны, у этих разных людей были общие интересы.
В квартире напротив жил парикмахер Джони. Сам себя он называл не иначе, чем «куафер», вставляя в свою речь к месту и не к месту и другие французские словечки. На самом деле его звали Йони и французского он не знал. Но стричь умел – его мастерская (салон) была недалеко, на улице Геула. У Джони-Йони дома жил кот, которого звали Кот. Хоть я очень люблю кошек, но Кот был мерзкой скотиной. Очень часто, когда мы с дядей Мишей выпивали (чаще всего пиво, реже – вино), он пробирался по подоконнику и тихо ложился в углу. И когда мы, уверенные, что он спит, переставали обращать на него внимание, одним тигринным броском он влетал прямо в тарелку с маслинами, раскидывал их по кухне, а потом начиналось самое веселое. Кот гонял по комнате разбросанные маслины и догнать его было невозможно. И так повторялось каждый раз. Каждый раз, когда мы приходили на кухню выпить, зная повадки Кота, старались тарелку с маслинами накрыть крышкой, укрепить… Черта с два. Он появлялся по-кошачьи тихо и делал свое гадское время. И самое обидное, что Кот абсолютно не боялся ни тапков, ни туфлей.
Сам Джони маслин не ел. И пиво он не пил. В крайнем случае шампанское, которое приносил его приятель. Пиво, вино, маслины – это плебейская пища. Настоящие леди питаются нектаром. Короче, с Джони все было понятно, хотя парень он был не плохой. Если, конечно, его можно назвать парнем. Куафёр! И когда Кот нагло улыбался из-за угла во всю свою здоровенную морду, увернувшись в очередной раз от брошенного тапка, дядя Миша тихо говорил, что у этого зверя мужские… «архитектурные излишества» куда больше, чем у его хозяина.
Кто жил на втором этаже, я помню смутно. А вот на первом этаже жил Славек, Сенджислав, саксофонист из Кракова. В начале 90-х многие из вас могли видеть его в подземном переходе на улице Алленби, возле рынка Кармель. Высокий, с косичкой седых волос, перехваченных концелярской резинкой, всегда в джинсовом костюме, он играл с полуприкрытыми глазами и всегда удивлял прохожих. У Славека был потрясающий талант – едва завидя спустившегося в переход прохожего, он по глазам, по походке, по выражению лица, определял любимую мелодию. И стоило прохожему приблизиться к нему, как из золотого раструба неслась именно так музыка, которая заставляла прохожего растроганно улыбаться.
Я думаю, что многие из вас помнят Сенджислава, который с одинаковой нежностью играл и трогательные американские блюзы, и унылые восточные напевы и даже «Комбат-батяня».
В войне Судного дня погиб единственный сын саксофониста. Его фотография, улыбающийся юноша рядом с пыльным танком, была единственным украшением в однокомнтаной квартире Сенджислава. Там, в той квартире, были еще две комнаты, но он сдавал под склад владельцу соседнего маколета (продуктовой лавки), чтобы каждый месяц переслать немного денег в Польшу своей жене. Или бывшей жене – он никогда не говорил о своей семье.
Зато у Сенджислава была кухня! Самая настоящая. Такая, какой могла бы позавидовать любая полячка. Стол, накрытый белой скатертью, плита на целых две горелки, сушилка для тарелок и шкаф со стеклянными дверцами. В этом шкафу стояли хрустальные стаканы и рюмки разных размеров. Я помню, как он говорил, что даже самое дерьмовое вино меняет вкус, если пить его их хрустальных бокалов.
Если на дядю Мишу находило романтическое настроение, он шел к хозяину того самого маколета и брал у него пару бутылок «777» — кармельский бренди совсем неплохого качества. Обычно к «трем семеркам» покупалась колбаса и мы отправлялись в гости к седому поляку. Дядя Миша предупреждал:»… только не проси его поиграть, а то он пить не будет!» Да, Сенджислав был очень странным музыкантом – он не пил, если играл, и не играл, если пил. За этого его уважали все тель-авивские музыкальные маклеры. Кроме саксофона он прекрасно играл на трубе, на пианино и еще на чем-то и всегда мог подменить запившего некстати музыканта.
Сегодня, спустя много лет, я все еще удивляюсь одному странному обстоятельству. Все люди, окружавшие дядю Мишу, обладали какими-то талантами. Все, кроме меня. Сам дядя Миша вряд ли талантливым фотографом – я видел множество его фотографий. Его талант заключался именно в этом – в умении находить талантливых людей. И когда я задумывался о том, что же я делаю в этом «ближнем круге», самым реальным объяснением было то, что он, наверно, хотел видеть во мне своего сына. И хотя я очень любил своего отца, это необычное отношение ко мне со стороны старого фотографа мне никогда не мешало.
А в награду за эти непростые отношения с поучениями я знакомился с теми талантами, которые окружали дядю Мишу. Это были и уличные музыканты, и таксисты, которые помнили не только какого цыета дверь в доме «по адресу», но и какие цветы растут перед дверью. Это и парикмахер-гомосексуал, который выпив пару бокалов шампанского, читал нам наизусть стихи Йоны Волах. Это и необъятная официантка их пивбара, которая знала более десяти языков, а в армреслинге могла «положить» любого мужчину. Это и уличный художник Рами Меири, живший неподалеку, который приходил к старому фотографу «помолчать».
Да, у друзей дяди Миши были очень необычные таланты. Так ведь и происходило все это в очень необычном городе.
To be continue
Метки:
Comentarios